Ростовская область, Заветинский район. Яркий летний день. Радостный, потому что в колхозе пришла пора сенокоса. Собрала она всех сельчан и молодых, и старых. На заготовке сена каждая пара рабочих рук важна. Лобогрейка идет, а ты только успевай, убирай срезанную ароматную разноцветную от полевых цветов массу… Тяжела физически работа на сенокосе, но такая для души отрадная! Всю радость и красоту дня в один миг разрушила страшная весть…
– Я был погонычим (управлял лошадьми, тянувшими лобогрейку), – вспоминает Семен Николаевич Лысенко. – И вот где-то после обеда видим: скачет человек на лошади к нам (а мы были далеко от бригады). Подъезжая, верховой крикнул: «Война, ребята!». Старшие носы повесили. Бросили мы косить, пригнали косилки на кош и пошли по домам.
Первую партию призывников провожали колхозники 26 июня 1941 года. В нее попал и 39-летний Иван Ковалев, двоюродный брат Семена Николаевича. В сентябре уже забирали всех, в том числе и С. Лысенко, которому только что исполнилось19. А следом – и его отца, участника Гражданской войны, хотя по возрасту призыву он не подлежал. Колхозные «полуторки» ушли еще с первыми призывниками, следующих новобранцев везли уже на телегах, которые тоже теперь были «военнообязанными». Ездовыми за каждой бричкой были закреплены мужчины-нестроевики. Привезли родные брички парней на станцию Котельниково и вернулись. Будущим же солдатам предстоял долгий путь. И пешком они шли, и пароходом плыли, и поездом ехали… Все дальше от южного края, вглубь страны, к Уралу.
Судьбу не обманешь
– Есть в Челябинской области станция Карталы, в десяти километрах от которой поселок Анинский. Там наш поезд остановился,– рассказывает Семен Николаевич.– Мы прошли комиссию, и нас распределили, кого куда. Я попал в 24-й стрелковый полк, располагавшийся в Чебаркуле. Помню такой эпизод. Выстроили нас, командир спрашивает, кто окончил 10 классов? Из строя вышел один человек. С девятью классами – ни одного. Нас, окончивших восемь классов, трое набралось. Нужно это было для того, чтобы двоих направить в школу командиров. Выбрали ребят крупных. А я был худым и маленьким, в строю стоял предпоследним, за мной – только Фимка Токарев.
– В Чебаркуле обучали нас военному делу недолго. Оттуда отправляли маршевые роты. Обуют, оденут – и на фронт. Все уже знали: если выдали новую форму и сапоги, значит, на фронт. Вскоре мы приняли присягу и поняли, что скоро на фронт и нам. И действительно, через неделю подняли по тревоге, но повели не как обычно – в степь, к озерам, ползать, а на станцию. Подвели к вагонам, завхоз выдал каждому вещьмешок, кастрюльку-котелок, ложку, противогаз и фляжку… стеклянную. Сколько я потом насмешек перенес из-за той фляжки, доказывая, что не всем доставались алюминиевые.
Выдав солдатский набор, им объявили, что они поедут в Москву, где их ждет баня, чистая одежда, и, главное, пообещали, что там накормят. Погрузили в литерный поезд по 80 человек в каждом вагоне, повезли.
– Мне часто задают вопрос, почему оружие не дали. Мы тоже спрашивали у командиров, когда нам оружие дадут. Но после одного случая поняли, что незрелыми мы еще были. А получилось вот что. Есть в Мордовии станция Рузаевка. Наш поезд там остановился, и мы побежали кипяточку набрать (раньше на всех станциях кипятилки были). Только подставили мы под краны фляжки, как подходят морпехи, которые прибыли вслед за нами. Они в форме, тельняшках, бескозырках с лентами и якорями. Народ крутой. Стали нас грубо гнать. И завязалась драка. В результате у меня в футляре вместо фляжки оказалась горсть осколков… Мне тоже по горбу хорошо досталось, уж не знаю, чем. У морпехов таких фляг точно не было. Драка была такая, что прибежавшие разнимать нас командиры не смогли остановить. Кто-то сообразил и распорядился, чтобы паровозы дали гудок и начали трогаться. В каком бы запале мы ни были, а сообразили, что это пахнет трибуналом, если от поезда отстанешь. И побежали по вагонам. Поезд, конечно, остановился, чтобы продолжить заправляться. Командиры стали потихоньку отбирать участников драки. Я в их число не попал. А тех, кого выловили, поместили в штраф-вагон, который специально освободили и устроили гауптвахту. Там они всю дорогу и пробыли. Вот почему не выдали оружие, старшие понимали, что мы, пацаны, можем друг друга перестрелять, не доехав до фронта.
Уже под Москвой налетели вражеские самолеты. Паровоз загудел, замед-лил ходи остановился. Командиры раскрыли двери с обеих сторон вагонов и приказали солдатам разбегаться. После бомбежки к поезду вернулись не все… Среди еще не воевавших ребят были убитые и раненые.
– Наш паровоз сошел с рельсов и оказался в болоте, – вспоминает ветеран.– Прошли мы мимо него, посмотрели и дальше – пешком. Выдали нам на дорогу сухой паек, в котором колесико колбасы, сухари, крупа, жир, табак… По-моему, мы прибыли в полк 14 декабря. Встретил нас комиссар и объяснил, где мы находимся, что не в гостях у тети, здесь – война. «Не прячьтесь и не бойтесь! Если тебе суждено умереть сегодня – ты умрешь. Если не суждено сегодня, завтра или послезавтра– не умрешь. Своя судьба у каждого», – сказал он. Я впервые за все советские годы услышал слово «судьба».
Под деревней Крюково полег не один взвод…
Прибывших разделили на десять шеренг и передали командирам, которые за пополнением пришли. С. Лысенко попал в26-й гвардейско-стрелковый полк.
– Вот так нас накормили, обули и одели,– горько шутит Семен Нико-лаевич. – В чем были, в том и воевали. В старом обмундировании остались. Дали на каждое отделение по ручному пулемету, по три10-зарядных СМТ (самозарядная винтовка Токарева) и винтовки. Я взял СМТ, получил три обоймы патронов.
– Если бы вы только знали, какой это был тяжелый период войны! – гово-рит фронтовик. – Враг стремился в Москву, чтобы 7 ноября устроить там парад. Нас, неопытных, необстрелянных, командиры буквально расхватали, потому что потерь было много. Хотя перелом уже произошел, преследовать врага было некому. Но это мои соображения.
Отступавшие немцы остановились на территории Калининской (ныне Тверская)области и укрепились в населенных пунктах. Места там болотистые, где мочаков меньше, там обычно и располагалась деревня. Так что красноармейцам остались как раз болота.
– Мы у опушки леса расположились, а часть ребят на белом поле, – вспоминает Семен Николаевич. – Однажды налетели самолеты, бомбят нас. Один какую-то бомбу сбросил огромную на это поле, которое болотом оказалось, только замерзшим. Бомба его и вывернула, подняла ил, грязь, болотную траву. Один комок грязи с травой чмякнулся мне на плечо. С неделю потом боль чувствовал. Если б твердая земля, убило бы. Задержались там наши войска надолго. Уже и оттаивать начало. Нужно было из болот выбираться, то есть с суши немцев выбивать.
Враг не сдавался, бился ожесточенно. Вооружен он был лучше, снарядов не экономил, огненным дождем густо поливал территорию вокруг себя, не давая возможности даже двигаться.
– Я выглянул. Перед глазами вправо и влево лежит прямая, как стрела, дорога, мощеная брусчаткой. Говорили, что называлась трасса Москва – Варшава. Ее и нужно было нам форсировать, – будто уйдя в прошлое, говорит участник тех событий. – Командиры матами гонят вперед, а там – головы не поднять. Враг нас на той дороге наложил, как снопов. Даже не помню, как я через дорогу перебрался: то ли переполз, то ли перепрыгнул… Увидел враг, что мы перешли дорогу, и начал из миномета мелкими минами поливать. От них дым черный все покрыл, как густой туман. Дышать нечем. Задыхаюсь, но ползу, чем дальше, тем меньше дыма. Вижу, вместо села – бурьян да пеньки, а по бурьяну метров на пять развешаны кишки Коли Бондарева. Он кричит: «Братцы, пристрелите ме-ня!» У кого же рука поднимется своего убить. Но все это я потом уже осмыслил, а тогда только картина в мозгах зафиксировалась.
На вечную память – от войны
Больше всего удивляет, когда слушаешь воспоминания 92-летнего ветерана, его память. Он без запинки называет даты, населенные пункты, имена, отчества и фамилии людей, с которыми свела его война. Она оставила солдату на вечную память о себе парализованную руку. После ранения парализована была вся правая сторона. Но он поднялся. Как все произошло, не знает. В истории болезни написано, что получил ранение в голову, имеются повреждения ткани головного мозга.
В 1976 году Семен Николаевич ездил в Волгоград, на встречу со своим командиром отделения, хотел узнать, как и где его ранило.
– Помнишь, как село занимали?– спросил Иван Ретивов.
– Помню, – отвечаю, – и как дорогу форсировали.
– А как в окопы вскочили?
– Помню, Ваня, помню, как стонали раненые товарищи, а мы им помощь не могли оказать. Что с ними потом было?
– Кто смог, дополз. А кто не мог, тех трупы ночью собирали. Днем, сам знаешь, головы не поднять было.
– Помню, как ночью соловьи пели. Тишина. А мы работаем – брустверы окопов досыпаем землей, чтобы повыше были. В один момент я отключился… И все. Дальше помню уже предпоследний госпиталь. Только не уверен, где – то ли в Ярославле, то ли в Костроме. Но не помог мне Ваня. Он тоже тогда ничего не понял.
Когда пришло время выписываться из последнего госпиталя в Ижевске, слабого, едва держащегося на ногах солдатика спросили, куда его отправить. Домой нельзя: юг страны, в том числе и Ростовская область, был оккупирован врагом. Но он стремился домой. Шел очень долгой дорогой, сменяя дома, поселки, республики. Много встретилось на его пути хороших, добрых людей, которые делились последним, стараясь накормить и согреть солдата. Он всех помнит и молится о них.
Через всю свою нелегкую жизнь Семен Николаевич пронес и сохранил в душе православную веру отцов-казаков. Может быть, это она да молитва матери спасли его. Разве не чудо, что с таким ранением он сохранил прекрасную память и донес до нас правду о войне. Такая вот судьба у Семена Николаевича Лысенко, который знает, что слово судьба означает «Суд Божий», а предстанет на нем каждый в свой день и час.
